Творчество П.Я. Чаадаева занимает особое место в русской интеллектуальной традиции, озадачивая как современников автора, так и последующих исследователей вопросами религии, совершенного мироустройства, роли России в мире и судьбе человечества. Многие интерпретаторы философа наряду с неординарностью и обособленностью отмечают некоторую двойственность и даже противоречивость его мысли. В данной статье предпринята попытка сравнительного анализа двух важнейших произведений Чаадаева, а также систематизации его ключевых идей и поиска их отголосков в современности.
«Первое философическое письмо» открывает цикл философских сочинений П.Я. Чаадаева, написанных в форме посланий в адрес Екатерины Пановой. Подчиняясь стандартам высших культурных слоёв первой половины XIX века, Чаадаев пишет «письма» на французском языке, обращая свои идеи к узкому кругу высокообразованных читателей. Этими же традициями времени обусловлено и посвящение сочинений даме, или, как философ называет её в письмах, «сударыне».
Роковую роль для автора сыграли перевод «Первого философического письма» на русский язык и последующая его публикация в альманахе «Телескоп» в 1836 году. Напечатанный текст молниеносно получил широкую цитируемость и вызвал обширную реакцию негодования среди интеллигенции. Возмущение сперва охватило общественность, а затем повлекло за собой закономерные действия со стороны Правительства. Чаадаева обвиняли в осквернении русской нации, студенты МГУ выразили желание с оружием в руках вступиться за оскорбленную Россию. Реакция со стороны высших органов на небывалый общественный шум не заставила себя ждать — по Резолюции Николая I журнал запретили, редактора и цензора отстранили от должности, а оскандалившегося публициста признали сумасшедшим. Оказавшись в эпицентре культурного переполоха, Пётр Яковлевич пишет «Апологию сумасшедшего» с целью разъяснить основные положения «письма» и несколько смягчить остроту и жёсткость выдвинутых ранее тезисов о России. Сравнение рассуждений в «письме» и «апологии» позволяет внимательному читателю проследить, как всего за 7 лет либеральное настроение философа в духе александровских времён приобретает оттенок патриотизма николаевской эпохи. Но сперва разберёмся, чем обусловлен взрыв общественного возмущения в адрес своего соотечественника, искренне считающего себя патриотом.
Голос из Некрополя
«Первое философическое письмо» проникнуто размышлениями о христианской религии и её роли в истории общества. Цель религии и многовекового становления европейской цивилизации автор видит в установлении на Земле «Царства Божия», или мира, основанного на идеях «долга, справедливости, права, порядка». Именно этот лейтмотив объединял европейские народы со времен становления христианства, увлекая за собой поколения, «заменяя всюду материальную потребность потребностью нравственной», преобразуя устремления всех народов в одно безграничное религиозное чувство. Европейский человек с рождения окунается в условия здорового нравственного существования, приобщаясь к большой семье человеческого рода, и все его интересы и помыслы таким образом становятся изначально детерминированы христианским мировоззрением. Эта питательная среда служит прочным фундаментом и проводником для истинного развития каждого человека в обществе.
«Вот она, атмосфера Запада, это нечто большее, чем история или психология, это физиология европейского человека».
Чаадаев отмечает, что в таких условиях интересы людей — это всегда плоды их убеждений, но никак не наоборот, следовательно, все политические революции Европы в сущности представляют результат духовного поиска истины. Поэтому философию христианства автор усматривает прежде всего в его историчности — религия являет собой не только нравственную систему, заключенную в умах людей, но и вечную божественную силу, путь обнаружения которой и составляет человеческую историю. Таким образом Европа, всецело связанная нитями родства, традициями, привычками, доведёнными до инстинкта, из поколения в поколение проходит путь религиозного воспитания, и этот путь имеет исторический характер. Каковы же место и роль России в этом грандиозном процессе становления совершенного миропорядка?
В глазах Чаадаева Россия предстаёт оторванной от исторического процесса и всего человеческого рода — она не принадлежит ни к «великой семье» Запада, ни к традициям Востока. Путь русского народа в сущности оказывается полярным западному миру:
«Мы, напротив, не имели ничего подобного. Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала,— вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа — ничего подобного у нас не было».
Русская культура не имеет такой традиционности, преемственности, как на Западе — она не более чем продукт бессистемных заимствований и подражаний. В этих условиях любые общественные импульсы оказываются лишены последовательности и внутреннего развития, «каждая новая идея бесследно вытесняет старые», лишая народный путь естественного прогресса. И даже события, ставшие поворотными для отечественной истории, не были плодами народного наследия, а получили толчок извне. Потерянный, лишенный наследства, одинокий хаотично блуждающий кочевник — таким Чаадаев рисует образ русского человека. Наш народ, не ведающий традиций и общих ценностей, оказывается в условиях, где даже «лучшие идеи, лишенные связи и последовательности, как бесплодные заблуждения парализуются в нашем мозгу». В результате те истины, которые давно стали избитыми для других народов, для русских только начинают открываться.
Критика П.Я. Чаадаева в адрес России остра и беспощадна, в своём «письме» он даже не побоялся заявить, что русский народ не принадлежит к числу наций, образующих состав человечества. Роль отечества публицист видит лишь в том, чтобы преподать на своём примере урок для других народов, выполняющих более важную миссию. Поэтому лучшим выходом для нас будет признать собственную отсталость и «повторить у себя всё воспитание человеческого рода», то есть проделать с самого начала путь нравственного становления, пройденный Европой.
«Первое философическое письмо» вышло из-под пера в 1829 году в «Некрополе», под которым подразумевается Москва как город мёртвых. Этим автор лишний раз подчёркивает безнадёжное положение отечества. Позднее в «Апологии сумасшедшего» Чаадаев сильно смягчает свои представления о России и её роли в мировой истории.
Апология сумасшедшего
Ребят, да вы чего? Я вообще-то как лучше хочу! Ничего вы не понимаете:(
На первый взгляд «апология» продолжает всё ту же идейную линию «письма», выраженную в преклонении перед западной культурой и упрёке России в её отсталости и духовной слепоте. Однако в своих рассуждениях автор выдаёт новые ходы, позволяющие читателю сделать вывод о некотором пересмотре его взглядов на положение отечества (которые, впрочем, могли быть вызваны общественным давлением). Так, первым важным шагом в развитии философской мысли Чаадаева стало признание светлого отрезка на историческом пути русского народа. Этот период ознаменован восшествием на престол «величайшего из наших царей», который своим «могучим дуновением» смёл невежественные предрассудки и варварское прошлое народа, открывая для страны новую эру. Именно император Пётр I своей политикой «отрёкся от старой России», и за это мы обязаны ему «нашим величием, нашей славой и всеми благами, какими мы теперь обладаем». Получается, у России всё-таки есть и величие, и слава, и «громадное развитие», хоть это всё и было обретено в результате сближения с Европой на протяжении последних 150 лет, курс на которое задал первый император. В этих рассуждениях усматривается первый контраст по отношению к «философическому письму», где автор прямо говорит, что «мы не имели ничего подобного».
Ещё одним шагом для философа в сторону смягчения критики России стало признание, что ему не следовало печалиться за судьбу страны, которая породила великие умы Ломоносова, Пушкина и всё того же Петра I. В итоге Чаадаев готов признать и героизм русской церкви, и мужественные самоотверженные поступки наших отцов, и прекрасные страницы нашей истории, и даже высокую мудрость русского народа. Отсутствие же просвещённости в России как и её духовную отсталость в конце концов можно списать на географическое положение «на крайней грани всех цивилизаций мира».
Интересный материал? Подпишись на новости!
От пессимистичных до крайности мыслей в философическом письме Чаадаев устремляется в «апологии» к патриотическому оптимизму, а именно пытается усмотреть преимущества в тех чертах русского народа, которые ранее были объявлены его главными недостатками. Так, оторванность России от мирового исторического процесса позволяет ей «созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения». На долю русского народа таким образом выпадает ответственная роль на международной арене — решить социальные проблемы и ответить на главные вопросы общества, завершить начатые идеи, и даже быть совестным судом человеческого рода. Такую двойственность своей критики Чаадаев, кажется, пытается объяснить в начале второй части «апологии», рассматривая один факт, господствующий над всей нашей историей, который служит для России одновременно и причиной умственного бессилия, и корнем политического величия. Но на этом рукопись обрывается, и момент диалектического снятия для нас остаётся за кадром.
Наконец, главным аргументом в защиту своих идей Чаадаев выдвигает свой искренний патриотизм:
«Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа».
Как же тогда можно объяснить столь бурное возмущение патриотов в адрес соотечественника, не меньше их проникнутого любовью к Родине? На это философ говорит, что патриотизм может быть разным, как слепым, с запертыми устами и преклонённой головой, усыпляющим гражданина в собственных иллюзиях, так и просветлённым и дальновидным, движимым любовью к истине. Именно заложники того слепого благословенного патриотизма ополчились против патриота истинного, который лишь пытался обратить затуманенный взор соотечественников на немощи своего народа.
«Причина в том, что мы имеем пока только патриотические инстинкты. Мы еще очень далеки от сознательного патриотизма старых наций, созревших в умственном труде, просвещенных научным знанием и мышлением», — поясняет Чаадаев.
Своих главных оппонентов и зачинщиков разразившейся общественной бури П.Я. Чаадаев обнаруживает в лице идеологов славянофильства. По мнению философа, данное течение носит сугубо реакционный характер на идеи просвещения и в сущности является глубоким отступничеством от всего, чему страна обязана своим величием. Более того, сами славянофилы выращены в условиях европейского просвещения и являют собой акт эмансипированного народного разума, который стал возможным опять-таки благодаря либеральным веяниям с Запада. Естественно, ни о каком сближении России с Востоком не может быть и речи как минимум в виду господства у нас светского начала над духовным, что противоречит восточным традициям.
Тем не менее автор «апологии» завершает первую часть очерка весьма воодушевлённо, предрекая для России своё великое будущее, которое станет возможным именно благодаря особенным свойствам русского народа. Такой эмоциональный посыл выглядит контрастно на фоне преисполненного унынием голоса из «города мёртвых». И вот, сравнивая главные идеи двух исследуемых здесь сочинений, невольно задаёшься вопросом: а был ли этот незаконченный очерк действительно апологией, или же имплицитной попыткой смыть грязь, так щедро брошенную на алтарь отечества в обвинительном акте «письма», а может притязанием на идейный компромисс с разгневанной общественностью?
Призрак Чаадаева
Творчество П.Я. Чаадаева приходится на тот период, когда философия в России в дисциплинарном смысле только зарождалась, и осмысление места и роли русского народа в судьбе человечества было на тот момент, пожалуй, магистральным направлением философских исканий. Как позднее отметил историк Н.И. Ульянов, «На начало 30-х годов XIX в. падает небывалый взрыв русофобии в Европе, растущий с тех пор крещендо до самой эпохи франко-русского союза». И Чаадаев, будучи ослеплённым достижениями западной культуры и погруженным в европейский светский дискурс, вместе с тем проглатывает идеи о варварстве, раболепии и деспотизме на Руси. Так было положено начало печальной для нас традиции презрительного отношения к истории и культуре своей страны.
Эти тенденции продолжили своё развитие, временами подобно чуме охватывая российскую интеллигенцию. И кажется, будто в эти моменты истории призрак Чаадаева выплывает из своего Некрополя, подстрекая знакомые разговоры про отсталость, холуйство и невежество русского человека, вскармливая патриотов «особого типа», искушенных западными идеями и ценностями. Не выглядит ли странным такой «патриотизм», готовый с наивностью оправдывать любой западный жест присутствием в нём истинных начал свободы, гуманизма и демократии и подвергать сомнению любые начинания России только лишь за невозможность вписать их в западную парадигму? В самом по себе строгом взгляде на отечество не может быть ничего плохого, но беда в том, что подобные идеи, как будто движимые неведомой иррациональной силой, во многом доходят до истерии и абсурда, а цена такого безумия может быть слишком высока. Не тот ли самый призрак летал над страной в годы Перестройки и развала СССР, а после сокрушался, что вместо связи поколений мы предпочитаем бессистемные заимствования и подражания? Не он ли зачинатель московских либеральных волнений в 10-е, так благосклонно встреченных Западом? Не он ли приветствовал волну российских эмигрантов на пограничном контроле после начала военных действий на Украине? Конечно, подобные события имеют в основании сложную совокупность факторов, и сводить их к единственной причине было бы нелепо. Но простая до банальности идея «у нас хуже чем у них» всегда неизменно выполняла свою работу, и зачастую грязную. Впрочем, в свете последних лет подобные идеи выглядят всё менее убедительно.
